стояла прекрасная. Серое небо ко второй половине дня расчистилось. Болото, деревья, стога, крыши домов и всё прочее засияли в ярких его лучах, словно покрытые чистым золотом высочайшей пробы.
Тем же вечером Ноэль изваял поэму, которая начинались так:
О бедные солдаты, зачем же вы вдвоём
Задумали побег свой таким прекрасным днём?
Вот если бы в ненастье решили вы сбежать,
Охотник не сумел бы так ловко вас поймать.
Убежища в руинах ему бы не найти,
Не повстречайся Освальд вдруг на его пути.
А Освальд в непогоду бы в руинах не гулял,
И значит, где вы прячетесь, ему б не подсказал.
Освальд, конечно, рифмоплёту за это навесил бы. Однако Ноэль мальчуган не самый крепкий. И потом, в поэтах, даже малолетних, есть что-то такое, из-за чего кажется, будто перед вами девочка, и идея вломить на полпути затухает. Ноэль даже от устной критики его творчества немедленно ударяется в слёзы. Поэтому Освальд и от неё воздержался, деловито проговорив:
– Пойдёмте к нашему свинопасу.
И мы все пошли. Кроме Ноэля, который отказывается от любых прогулок, если на него снизошло вдохновение, а также кроме Элис, которая осталась с ним за компанию, и кроме Г. О., которого уложили в постель, потому что он плохо себя почувствовал.
Мы рассказали свинопасу про дезертиров и про свои внутренние сомнения и терзания в связи с их арестом, а он нам ответил, что полностью понимает наши чувства.
– Против того бедолаги-то, что сбегает, и так всего предостаточно, – сказал он, – а тут ещё и погоня наладилась, да и вы поспособствовали. Нет, я не то чтобы дезертирство приветствую. Подлая это штука. Но в одноряд, когда против тебя сплошным фронтом и армия, и флот, и полиция, и парламент, и даже король… Кого ни возьми, каждый супротив бедного дуралея. Ты ж не нарочно навёл-то на них?
– Да нет, наверное, – в унылом расстройстве откликнулся Освальд. – Хотите леденец? Сильно мятный.
– Тут главная закавыка в том, сколь много на тебе вины, – угостившись конфеткой, продолжил свои рассуждения наш свинопас. – Есть тут парнишка один зелёный. Он из дуврской тюрьмы убёг. А мне по случайности ведомо, за что его засадили. Украл он пирог весом в четыре фунта прямо с прилавка пирожной. Ту, что Дженнер держит, на главной деревенской улице. Сподобился он на такое частью от голода, частью из озорства. Но я-то, даже если б своими глазами увидел, как он пирог тот уводит, ни в жисть бы полицию на него не навёл. Только не я. Моё такое мнение: дайте шанс человеку. Но ты всё равно перестань изводиться из-за тех солдат. Может, им арест только на пользу пойдёт. Ребята-то были с гнильцой. Видел я их. А тебе мой совет: в другой раз хорошенько подумай, допрежь чем рот раскрывать.
Мы дружно его заверили, что нам теперь всё понятно и в следующий раз мы непременно последуем его совету. А потом мы пошли обратно домой, и по дороге Дора сказала:
– Но если бы сбежал жестокий убийца, мы просто обязаны были бы сказать.
– Правильно, – согласился Дикки. – Только, прежде чем разевать рот, нужно наверняка убедиться, что это и впрямь душегуб, а не мальчишка, который украл пирог, потому что был голоден. Посмотрел бы я, что ты сделала бы сама, если бы помирала с голоду.
– Я бы не стала красть, – с уверенным видом ответила ему Дора.
– А я вот совершенно в этом не убеждён, – с большим сомнением произнёс Дикки, и между ними завязался горячий спор, не стихавший до самого дома.
На подходе к нему нас настиг дождь, так что вернулись мы насквозь мокрые. К тому же от разговоров про пироги всеми завладело такое чувство, будто мы очень давно ничего не ели. И конечно же, миссис Бил уже ушла. Пришлось нам самим отправиться в кладовку. Устроенную, надо сказать, самым великодушным и беспечным манером: никакого замка на двери – только большая деревянная щеколда, которая поднимается, если дёрнуть за верёвочку. В точности как на картинке из книжки про «Красную Шапочку».
Пол в этой кладовке выложен выскобленным дочиста красным кирпичом, до того сырым, что, если оставить на нём мешок с имбирным печеньем, оно непременно размякнет. В кладовке мы обнаружили половину пирога с ревенем и слойки с мясом и картошкой. Миссис Бил на редкость заботлива. Знавал я женщин куда знатней и богаче, которые не проявляли и сотой доли такой заботы о ближнем.
Мы устроили уютную пирушку за кухонным столом и ели стоя, как лошади.
Потом нам пришлось выслушать остаток поэмы Ноэля про двух солдат, иначе наш стихотворец нипочём бы не заснул. Поэма, начало которой вы уже знаете, была очень длинной и кончалась так:
О бедные солдаты, пусть станет вам уроком,
Что убегать из армии – это преступно плохо.
Не лучше ли остаться и родине служить,
Отечеству и королю «ура» провозгласить.
Впрочем, Ноэль в итоге признал, что это его бодрое «ура» неуместно в финале поэмы про солдат, чьи лица были исполнены такого отчаяния.
– Вообще-то, «ура», согласно моему замыслу, относится не к ним, а к королю и стране, – объяснил нам он. – Подождите минуточку. Сейчас внесу уточнение.
И он написал:
P. S.
Я бедных вас, солдаты, обидеть не хотел,
«Ура» же просто королю и родине пропел.
Примите жалость к вам мою,
Но честь и слава королю!
– «Ура» не поют, – раскритиковал его Дикки.
И тогда Ноэль в знак протеста принялся распевать на все лады «ура», пока не заснул. Это, по словам Элис, было гораздо лучше, чем спорить, но вместе с тем и гораздо шумнее.
Освальд и Дикки на ночь всегда обходили дом, проверяя, надёжно ли заперты двери и затворены ли как следует ставни. Таковы обязанности главы семьи, которые в отсутствие отца переходили к Освальду. Некоторую тревогу у него вызывало отсутствие ставень на втором этаже, где окна закрывались лишь занавесками.
Весьма легкомысленное упущение со стороны мисс Сендел, чьё жилище, носившее название Уайт-хаус (Белый дом), находилось не в деревне, а «на изрядном отшибе», по выражению миссис Бил. Оно первым попадалось вам на пути, если вы шли по дороге от болот.
Проверив запоры на окнах и дверях, мы заглядывали в шкафы и под кровати. На тот случай, если туда забрались грабители. Девочки заглядывать не решались, но
